Земля была сырая, поленья тянули вниз с горы к реке. Богдан, распрягая, отвязывая кобылу, скользнул, съехал. Перепуганная избитая лошадь спасалась, раскачивалась всем телом, пытаясь вскочить на ноги. Нога Богдана угодила под кобылий круп, там что-то сильно хрустнуло, Богдан вскрикнул.
Вскоре кобылу распрягли. Она встала на ноги и, ведомая под уздцы, сама зашла на холм, поленья сползли в реку и застыли там в сухих камышах, лишь наполовину утонув.
Богдана заботливо водрузили на телегу. Нога была явно сломана, на штанине растекалась кровь.
– Чего кобыла-то? – спросил, морщась от боли.
– Нормально, сама зашла. Держись, Богдан. К лекарю сейчас поедем.
Ему вроде как стыдно было за то, что вокруг него такая суета. Он встретился глазами с Клавой, стоящей тут же в толпе, виновато улыбнулся, а потом, когда телега дернула его, трогаясь, закрыл глаза, сморщился и прикусил губу от боли.
Клава взглянула на Ивана. Он стоял в стороне, смотрел не на телегу, он смотрел на лошадь, которую так жестоко избил. Смотрел с озлобленностью. Видимо, так и считал, что это она во всем виновата.
Клава не стала к нему подходить, вернулась вместе с бабами к запруде. А мысли были где-то далеко впереди, рисовали ей будущее. Как те капли, лились судьбами-струйками по стеклу, что-то соединялось, а что-то распадалось. И поди угадай, где и как соединится …
А вечером она начала складывать узел. В открытую, не таясь.
Домашние зашептались, отец уже спал. Мачеха разбудила его. Он кашлял, кряхтел и рычал, но все же встал.
– И куда это мы такие собрались на ночь глядя?
– Я к Силантьевым.
– Куда-а?
– К Силантьевым, – Клава продолжала собираться.
– Это кто ж тебя туда пустит? А нут-ка! Быстро спать! Ишь ты…
Клава подняла подбородок выше.
– Коли хочешь, чтоб замуж за него пошла, отпустишь. Его увезли, там только бабка полуслепая с детьми малыми. А корова, а поросята, а кобыла на запруде умотанная? Как они одни-то? Пойду! – и она засобиралась опять.
Отец бухнулся на табурет устало. Трудный был денёк, да ещё и дочь…
– Клавка! Ведь не люб он тебе. А теперь и вовсе – хромым может остаться. Разрешаю, не ходи за него. Посиди ещё в девках.
Мачеха и Дуся кивали. Видно вопрос этот уже обсуждался, и было понятно, что жених теперь Богдан Силантьев незавидный. Коль останется больной, какой их него хозяин?
– Люб, – вдруг услышали они, – Почему это не люб?
– Так ведь Федьку ты посылала … , – видать Федька проболтался Дусе.
– А это я поиграть решила, пошутить. А сейчас уж не до шуток. Да и не добёг Федька.
Отец помолчал, поразмыслил. Видать, дочь с характером у него. Велел он Федьке запрячь Снежку.
– Да не надо, Добегу я. Тут всего-то пять верст, – обрадованно махнула Клава.
– Надо! – с отцом не поспоришь, – Мать, собери там, чтоб и детей накормила, – и отец, полусогнувшись, зашаркал к постели.
Приехали они к Силантьевым ещё засветло. Клава потрепала гриву Снежке, прощалась. Федька развернулся и уехал сразу. Дом и правда весь в резных кружевах. В сарае мычит корова.
В просторном дворе на качелях– растрёпанная девчушка лет пяти и мальчик годков трёх. Дети смотрели на неё.
– Здравствуйте! Батя дома ваш?
– Неет! – девочка пошла ей навстречу, – Он теперь калеченный у нас. Ножка болит.
– Полечат ему ножку. А звать вас как?
– Я Галинка, а он – Антипка. Только он плохо говорит. А ты случайно не станешь нашей мамой? – вдруг спросила девочка.
Клава присела перед ними на корточки.
– А ты бы хотела?
Девочка покраснела, опустила глаза и кивнула.
– А ты?
Антипка кивнул тоже.
Они зашли в дом. А в сенях-то – Клава ахнула: резные вешалки и полки, резные картинки и игрушки. Клава дивилась, а Галинка рассказывала, что все это сделал батя.
Примостившись на резной скамье, подслеповато щурясь и близко поднося шитье к глазам, бабка Пелагея что-то латала, протягивая через ткань толстую цыганскую иглу. На полу – ведро с молоком.
Она подняла глаза, но не увидела Клаву.
– Галинк, хватит уж шляться. Заходьте у хату. Поешьте чего… Да и спать.
– Бабушка, а к нам мама пришла, – тихонько на ухо шепнула ей Галинка.
– Мама? Кто туть?
– Здравствуйте! Клава я. Говорил вам обо мне Богдан?
– Клава? Это Григория что ли?
– Его. Я к вам жить пришла, к Богдану. Примете?
– Так ведь у фельдшера он…
– Знаю я. Помогу пока вам. А там и он вернётся… Что-то корова там у вас больно мычит.
– Ой, милыя, так разе я подою чередом-то? Вот и верно ж не поднять руки не держуть…
Клава подхватила ведра и направилась на колодец. Воды было мало. Сначала ведра промыть, потом – дойка, детей умыть.
И было у нее так светло на душе, светло и легко. И солнце теплое, и ветерок влажный. И в доме ей хорошо, играл там свет в окнах, хотелось там жить. И дети милые. И нужна она тут. Очень нужна.
Лишь через пару дней привезли Богдана. Он зашёл в калитку, прыгая на одной ноге, опираясь на две корявые палки. Они столкнулись во дворе, Клава стояла с метлой и раскачивала на качелях Антипку.
Увидев её, он закачался, ухватился за резной забор, одна палка упала. Он так и застыл, ухватившись за доску. Клава подошла спокойно, подняла опору, подхватила его, высокого и худощавого снизу, и вместе они направились к скамье. Он уселся, подбежали дети, Галинка заваливала вопросами, они трогали загипсованную ногу. Он рассеянно отвечал и все косился на Клаву.
– Это как отец-то тебя отпустил?
– А у Вас дом хороший, вот и отпустил. Ему ж дом приглянулся.
– А тебе?
– А мне … , – она немного смутилась, – А мне и в доме, и дети, ну, и хозяин, – решилась все-таки сказать.
– Так я сейчас – вишь, – он кивнул на ногу.
– Чего там? Чего лекарь-то сказал? – озабоченно спросила Клава.
– Сказал, срастётся, только…только на всю весну и лето – калека. Как же хозяйство-то…, – он озабоченно глянул на двор, на сараи со скотиной.
– Вместе переживём. Как Вы там сказали: век вековать будем. И в горе, и в радости…
***
Пусть ваши судьбы будут в ваших руках…
Автор: Рассеянный хореограф