В доме пусто. На столе – нетронутая чашка с чаем. Заглянула в спальню – постель аккуратно застелена, на комоде – фотография Митеньки. Всё как всегда, а хозяйки нет.
«На кладбище, наверное», — мелькнула мысль. Куда же ещё ей пойти в такую погоду?
Кладбище у нас за деревней, на пригорке, среди старых берёз. Иду туда, спотыкаясь о корни, проваливаясь в размокшую землю. Дождь снова заморосил, мелкий, холодный. А у меня внутри – всё холоднее.
Издалека увидела её. Сидит у могилы Феди на скамеечке, платок съехал с головы, волосы седые – мокрые от дождя, по лицу вода течёт – то ли дождь, то ли слёзы.
Подошла, окликнула тихонько. Она даже не вздрогнула, будто ждала.
— Валентина Семёновна, — говорит, голос спокойный такой, неживой. — А я попрощаться пришла. Со всеми.
И достаёт из кармана пузырёк. Таблетки. Много. Заметила мой взгляд, улыбнулась горько:
— Не успела. Хотела уже здесь… чтоб рядом с Федей. Да вот, вы пришли.
Я сразу поняла – не шутит, не играет. Решилась. Таблетки отобрала, обняла её крепко. Она вся дрожит, холодная. Довела до дома, чаем горячим напоила, с малиной, валерьянки накапала. Всю ночь просидела рядом – боялась оставить. К утру она забылась тяжёлым сном.
Так и повелось – я к ней каждый день наведывалась. Контролировать, поддерживать. Живёт, но словно по инерции. А что делать? Её можно понять – последняя ниточка надежды оборвалась.
Прошло два месяца. Жизнь шла своим чередом – день сменялся ночью, осень медленно сдавала позиции зиме. В один из таких дней — серых, промозглых — раздался телефонный звонок у меня в медпункте. Звонили из областной больницы.
— Валентина Семёновна? — спросил вежливый женский голос. — Вы фельдшер из деревни Заречье?
— Да, — ответила я, немного растерявшись — редко когда нам звонили из города.
— У нас в больнице лежит пациент после тяжёлой автомобильной аварии. Он уже идёт на поправку, но мы долго не могли установить его личность — документов не было, сам находился без сознания. Сейчас он пришёл в себя и называет себя Дмитрием Фёдоровичем Кругловым из деревни Заречье. Говорит, что вы могли бы его узнать. Мужчина около тридцати лет.
У меня внутри всё похолодело.
— Как… как он выглядит? — спросила я севшим голосом.
— Высокий, худощавый, русые волосы, глаза синие. Шрам есть на лбу — от аварии. Говорит, что в детстве потерялся, попал в детский дом, потом его усыновили… История сложная, запутанная. Мы проверяем сейчас все данные. Но он очень просил с вами связаться.
Я не знала, что и думать. Совпадение? Мошенник какой-то, прознавший историю Зои? Или?..
— Я приеду, — решительно сказала я. — Завтра же.
Областная больница встретила меня запахом лекарств и хлорки. Меня проводили в палату. В углу, у окна, сидел мужчина в больничной пижаме. Голова забинтована, рука в гипсе. Повернулся на звук открывшейся двери — и я остановилась, как вкопанная.
Эти глаза… В голове мелькнуло – два синих озера глубоких. Точь-в-точь как у Зои в молодости.
— Здравствуйте, — сказал он неуверенно. — Вы Валентина Семёновна? Я вас не помню, был слишком мал… Но мама часто о вас рассказывала.
Я присела на край стула, не в силах отвести от него взгляд. И он начал рассказывать.
История оказалась проще и страшнее всяких выдумок.
— В тот день, когда я потерялся, — говорил он, глядя в окно, — я побежал за бабочкой, думал, недалеко. А потом лес, деревья всё гуще, звуки чужие… Я испугался, начал бегать в панике, звать. Потом помню, как споткнулся о корягу и сильно ударился головой.
Очнулся уже ночью, было очень темно. Шёл куда-то, падал, плакал… А потом всё — как в тумане. Меня подобрал какой-то водитель — говорит, я у дороги валялся, без сознания. Отвёз в больницу, а потом в милицию.
— А когда пришёл в себя, — он перевёл взгляд на меня, — я ничего не помнил. Только что меня зовут Митя. Всё остальное будто вычеркнули. Ни фамилии, ни имени родителей, ни названия деревни…
Он вздохнул и провёл пальцами по шраму на лбу.
— Милиция пыталась искать, но ведь без точных данных — куда? Тогда же не было ни интернета, ни общих баз. А меня нашли вообще в другой области. Получилось, что ваши поиски и их — разминулись. И всё.
Так я оказался в детском доме. А через год меня усыновили — хорошие люди, учителя. У них своя фамилия, своя жизнь. Они меня очень любили, я не жалуюсь. Но…
Он замолчал, опустив голову.
— Всю жизнь меня не оставляли обрывки: мама с длинной косой, папа в тракторе, река, лес… Никаких чётких картинок, только чувства. Знаете, как будто сердце помнит, а голова — нет.
— Я пытался искать, — продолжил он, — когда подрос, ездил по деревням, расспрашивал. Но представляете — сколько в стране деревень у рек? А потом жизнь закрутила — институт, работа, семья своя…
Он снова замолчал, проводя пальцами по шраму.
— Месяц назад попал в аварию. Серьёзную. Был на грани… И, знаете, когда думал, что умираю, перед глазами всё детство всплыло — то, настоящее детство. И я вдруг вспомнил название — Заречье, мама — Зоя и папа — Федор. Три слова, как вспышка. И решил — если выживу, обязательно их найду.
— Мама жива?
Я кивнула, не в силах говорить от волнения.
— Слава Богу, — прошептал он.
— а Отец?
Я покачала головой. Он прикрыл глаза, пережидая боль.
— Можно… её увидеть?
Домой мы ехали молча. Дмитрий — теперь уже взрослый мужчина, инженер, — нервно постукивал пальцами по колену, глядя в окно автобуса. Я до сих пор не могла поверить, что это происходит на самом деле.
В деревню мы приехали к вечеру. Моросил мелкий дождик. Дмитрий всматривался в каждый дом, в каждое дерево — с жадностью человека, пытающегося вспомнить самое дорогое.
К Зоиному дому подошли, когда уже смеркалось. В окнах горел тусклый свет.
— Подождите, — попросил он. — Дайте минутку…
Он стоял, вглядываясь в дом, где родился и вырос, а потом решительно направился к двери.
Стук. Тишина. Шаги. Скрип двери.
— Кто там? — Спросил такой тихий, усталый голос.
— Мама… — дрожащим голосом произнес Дмитрий. — Это я. Митя..
Тишина. Долгая, звенящая тишина. Потом слабый вскрик — будто птица раненая крылом взмахнула.
В дверном проёме показалась Зоя — маленькая, худая, с седым пучком волос под тёмным платком. Она смотрела на высокого мужчину перед ней, и в глазах её был такой дикий, первобытный страх, что у меня сердце защемило.
— Не может быть, — прошептала она, отступая в дом. — Не может…
Дмитрий шагнул за ней. Я осталась на крыльце, понимая, что не имею права вторгаться в этот момент…
Потом мы сидели у Зои на кухне. Горела керосиновая лампа — электричество из-за грозы отключили. Чайник на плите шумел уютно, успокаивающе. Дмитрий сидел напротив матери, не сводя с неё глаз, словно боялся, что она исчезнет.
Он замолчал, опустив голову. Зоя тихо плакала, не прикасаясь к нему, словно боялась спугнуть.
— Я искал вас мам…, — продолжил он. — Столько деревень объездил, столько архивов поднял… По крупицам собирал информацию. Помнил только косу твою и трактор. И река была, и деревья… Но названия не помнил.
Митя потянулся через стол и взял руки матери в свои – большие, шершавые, мужские.
— И вот я дома, мама. Если ты… примешь меня.
Зоя молчала, не в силах произнести ни слова. Потом осторожно высвободила одну руку и провела по его волосам – русым, как у неё в молодости, только коротко стриженным.
— Я каждый день ждала тебя, сынок, — наконец прошептала она. — Каждый день думала – вдруг сегодня? Только вчера… вчера я сдалась. Прости меня за это.
Они проговорили до рассвета….
Митя купил дом по соседству и перевёз вещи из города. Сказал – никуда больше не уедет. Будет жить здесь, рядом с матерью. Познакомился с нашей новой учительницей, Настей, хорошей девушкой из райцентра. Стали встречаться.
А Зоя… Зоя словно заново родилась. Распрямились плечи, разгладились морщины на лбу. В синих глазах снова появился свет – не прежний, беззаботный, но тихий, умиротворённый свет человека, пережившего страшное горе и нашедшего в себе силы вернуться к жизни.
Каждое воскресенье они вместе ходят на кладбище к Феде. Митя подолгу стоит у могилы отца, которого почти не помнит. А потом они возвращаются домой – мать и сын, разлучённые на двадцать лет и заново обретшие друг друга.
Жизнь продолжается. Пусть по-другому, пусть с шрамами и потерями, но продолжается. И, глядя на них, я думаю: истинная материнская любовь не умирает никогда, даже когда надежда, казалось бы, угасла совсем. И чудеса случаются – пусть не так, как в сказках, пусть через боль и испытания, но случаются.