Михаил подскочил, хотел было отнять у нее ребенка, увести жену. Но тут подошла Галина, мать Игорька. Спокойно, тихонько, присела рядом на корточки. Не ругала, не тянула. Просто положила свою теплую, пахнущую укропом и пирогами руку, Наталье на плечо.
– Наташ… Поздно уже, ему спать пора, – сказала она почти шепотом, и в голосе ее не было ни упрека, ни злости, а только бесконечная женская усталость и понимание.
Наталья разжала руки медленно, неохотно, словно от сердца что-то живое отрывала. Она не смотрела на Галину, она смотрела на мальчика. В последний раз провела ладонью по его светлым волосенкам и отпустила.
Михаил помог своей жене подняться. Бережно, будто она была хрустальная. Она стояла, шатаясь, обессиленная, будто из нее всю жизнь вынули разом. Он молча накинул ей на плечи свою куртку, пахнущую табаком и чем-то родным, – и повел домой.
Они шли по пустеющей деревенской улице, и никто не оборачивался им вслед. Люди всё поняли без слов. Впервые за много лет они шли, и тишина между ними была не ледяной, а какой-то… оглушенной. Тишина после бури, после которой воздух становится чище и легче дышать. Шли два человека, чье горе, до этого тихое и невидимое, только что прогремело на всю деревню, и от этого им почему-то стало не стыдно, а легче.
Что у них в тот вечер дома было, я не знаю. Только назавтра Наталья не вышла даже в огород. И послезавтра тоже. Деревня затаилась, ждала. Михаил ходил на работу чернее тучи. А на третий день к их калитке подошла Галина, ведя за руку Игорька. Постучала.
Дверь открыла Наталья. Бледная, с осунувшимся лицом, но глаза… глаза были живые. Не два серых камня, как раньше, а два подрагивающих озерца.
– Наташ, – сказала Галина просто, без предисловий. – Мне в райцентр надо, по делам. На целый день. Я этих, – она кивнула в сторону своего дома, – на старшую оставлю, а Игорек… он же шило. Не углядит она. Посидишь с ним?
Наталья молчала. Она смотрела то на Галину, то на мальчика, который прятался за материну юбку и выглядывал оттуда любопытным глазом. Она будто не верила своим ушам.
– Посижу, – выдохнула она еле слышно.
И вот этот день, милые мои, все и изменил. Галина уехала, а Игорек остался. Сначала он жался к двери, дичился. А Наталья не лезла к нему. Она просто поставила на стол блюдце с малиной, достала старый дедовский букварь с яркими картинками. И потихоньку, помаленьку, мальчишечье любопытство взяло верх.
К обеду они уже вместе рассматривали картинки. После обеда он спал на ее большой кровати, подложив под щеку пухлую ручонку, а она сидела рядом на стуле и боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть это тихое счастье. Она смотрела, как вздымается его грудь, как подрагивают ресницы, и впервые за двадцать лет пустота внутри нее начала заполняться не слезами, а чем-то теплым и светлым.
Когда Михаил вернулся с работы, он застал невиданную картину. Во дворе, где всегда был идеальный порядок, валялись какие-то палочки и камушки. А на крыльце сидела его Наталья, а рядом – Игорек. И она учила его вырезать из коры кораблик. И улыбалась. Не гостям, не соседям. Просто так. Себе. Ему.
С того дня все и пошло. Галина, видя, как сын тянется к Наталье, стала все чаще «подкидывать» его соседке. То за солью зайдет, то за советом, а Игорек уже шмыг – и к «тете Наташе». А та и рада.
Их дом, некогда тихий и пустой, как заброшенный колодец, вдруг ожил. В нем зазвучал детский смех. На крыльце появились разбросанные игрушки. Наталья начала печь пироги, от запаха которых слюнки текли по всей улице. Она пекла их для Игорька, а угощала всю деревенскую детвору.
Михаил тоже изменился. Вечно хмурый, замкнутый, он будто помолодел лет на десять. То смастерит для Игорька качели, которые тот просил, то змея воздушного запускает, то берет его с собой на рыбалку. Я как-то шла мимо реки, смотрю – сидят на бережку. Большой и маленький. Спиной ко мне. И о чем-то тихо говорят. И такая благодать от этой картины исходила, такое спокойствие, что я остановилась и долго смотрела на них, а на душе было светло-светло.
Наталья больше не полола грядки до одури. Теперь она временами сидела на крылечке и читала Игорьку сказки. И лицо ее, когда она смотрела на него, светилось таким счастьем, такой нежностью, какой я и у родных-то матерей не всегда видела. Пустота внутри нее заполнилась. Тихой, ежедневной заботой, чужим смехом, который стал своим, теплом маленькой ладошки в ее руке.
Ох, милые мои… Жизнь – она ведь такая затейница. Думаешь, вот он, тупик, стена каменная. А она тебе калитку незаметную приоткроет – иди, мол, не бойся. Счастье ведь оно не всегда там, где мы его ищем. Иногда оно приходит с самой неожиданной стороны.
Помню шла я из медпункта домой. Вечер был тихий, теплый. В воздухе пахнет яблоками и скошенной травой. Гляжу, а мне навстречу Наталья идет. В одной руке – корзинка с грибами, а другой за руку ведет Игорька. Подрос он уже, в первый класс в том году пошел.
Идут они, о чем-то своем щебечут. И вдруг он как засмеется, звонко так, на всю улицу! И Наталья ему в ответ улыбнулась. Не вымученно, как тогда, на празднике, а по-настоящему. Всеми своими морщинками у глаз, всей своей душой. И я поняла, что в тот день на Троицу, когда она плакала над одуванчиком, ее невысказанное желание все-таки было услышано. Просто сбылось оно не так, как она загадывала.
Стояла я и смотрела им вслед, а на душе было так хорошо, так спокойно…