Иногда она открывала глаза, но в них ничего не отражалось. Мы ходили по квартире, стояли возле матушки, смотрели на нее. Потом догадались: подоткнули одеяло под ее неподвижное тело и перенесли на диван.
Прохладный зал в больнице, и она лежала там под капельницей на тележке среди других умирающих. Голая старость, накрытая простыней. Живому там было бы холодно. Я трогал ее руку и говорил: «Мам, это я». Пальцы на ее правой руке вздрагивали, она дышала чаще, но глаза ее больше не открывались. Будто кто-то махал платочком с отплывшего корабля — туман его поглощает, уже ничего не видно, только эхо доносится. Зря, наверное, я звал ее. Мучил только.
Ей повезло: она не загрузила родных и близких тягостной болезнью на годы, чтоб подавать утку, кормить с ложечки и мыть ее неподвижное тело… Ей повезло: она умерла в три дня. Скоренько так, чтоб не отрывать нас от важных дел. Но я и теперь слышу, как там, за туалетной дверью, капало время: пять минут, полчаса, ночь, утро, день, еще ночь… Может, в эти длинные часы она вспоминала, как долго умирала ее мать. Вся семья тогда была прикована к слишком узким вратам: бабушка никак не могла в них протиснуться, хотя была очень худой. В детстве она казалась мне противной старухой. Все следила, учу ли я уроки.
Я помню: когда матушка умирала, когда умерла, и были похороны, крышка гроба у подъезда, соседи, яма, крест, — я машинально что-то делал и говорил. А через неделю после похорон мы с женой пошли на рынок, она подошла к киоску за ветчиной, а я стоял рядом, и вдруг слезы потекли по лицу, будто что-то во мне проткнули, и я ничего не мог с этим поделать.
Жена молча обняла меня, бросив сумку, и прижалась, и какое-то время мы так и стояли с ней, обнявшись среди толпы, — два немолодых уже человека.
Подушка со снами: от кошмаров до блаженных полетов. В снах есть места, где я никогда не бывал наяву, а во сне узнавал их: здесь со мной уже что-то происходило… Встряхнуть подушку, перемешать — и что-нибудь выпадет. Рулетка такая.
Вот и выпало: я спускался по лестнице, а вдоль перил молча и неподвижно стояли люди. Среди них я увидел маму в длинном пальто, которого при жизни у нее не было. Я подошел и обнял ее, прижавшись щекой к ее щеке, и поцеловал волосы. Мы оба знали, что она мертва. У матушки подогнулись ноги: она не могла стоять — ведь у нее инсульт, и она так и не вышла оттуда; и я не знал, почему она оказалась здесь, в веренице живых людей вдоль холодной грязной стены. Она опустилась на каменный пол, и я поддерживал ее — как будто опускал в могилу.
В том сне мы и простились окончательно.
На годовщину с утра поехали с женой на кладбище. Зима в тот день была — как в новогоднем мультфильме. Хорошо там, на кладбище: полная тишина, снегом замело могилы и памятники. Мы не сразу нашли нашу могилку с березой. Расчистили дорожку и могилы мамы и бабушки, запачкав снег прошлогодней травой и ветками. Ну надо ж как-то отметиться. Постояли. Нарушать глубокий покой кладбища было кощунственно — может, кощунственнее даже, чем вообще не проведать маму на годовщину. Ворона присела на ветку, стряхнула маленький снегопад и долго разглядывала нас — молча и подозрительно.
Выпили по полрюмки водки, съели по конфете, бормоча ритуальное «царствие небесное», и пошли обратно. Снег повалил, засыпая наши следы.
Матушке ничего не нужно было от жизни. А если и было нужно, мы этого ей не дали. Были заняты благоустройством своих семей, а здесь всегда полно проблем. Она это понимала, но ей некуда было больше идти. Приходила и сиротливо заглядывала в наши семьи. Мы как бы заботились о ней, предлагали путевку или деньги, от которых она всегда пылко отказывалась. Однако долг перед родителями — святое дело, и нам удавалось деньги ей всучить.
После смерти она их нам вернула, оставив две сбер-книжки, завещанные на сыновей. И несколько коробок со старомодным добром; выбрать из них что-то для пользования или в качестве сувениров трудно, выбросить — святотатство. Оставили все там, в комнате, — кроме фотографий. Те, кто купил потом матушкину квартиру, наверное, выбросили эти коробки; мы с братом этого не видели.
Матушка уже знает разгадку самой главной тайны, а я — нет. Она не ходит ко мне во сне. Лишь один раз я видел ее, на годовщину. Она приходит почему-то к жене. И там, в темноте, они о чем-то шепчутся…
Автор: Александр Ягодкин