И вот как-то осенним промозглым днём стучится ко мне в медпункт женщина. Вся в тёмном, платок низко на глаза надвинут. Худая, измождённая, на лице – печать какой-то застарелой усталости. Я сначала и не признала её.
– Вам кого, милая? – спрашиваю.
Она подняла глаза, и у меня сердце ёкнуло. Вишни спелые… только потускневшие, выцветшие.
– Валентина Семёновна… Это я, Лида…
Батюшки! Лида! Я её усадила, чаю налила. Руки у неё дрожали так, что чашка ходуном ходила. Стала она рассказывать, а голос глухой, безжизненный.
Оказалось, что Аркадий её бросил почти сразу, как в город приехали. Поматросил, как говорится, и бросил. Осталась она одна в чужом городе, без денег, без поддержки. Мыкалась по съёмным углам, работала где придётся – и уборщицей, и посудомойкой. Никаких тебе театров, никаких нарядов. Только тяжёлый труд да одиночество. Замуж так и не вышла, детей не нажила. Вся жизнь – как черновик, который так и не стал чистовиком.
Приехала она, потому что узнала, что дом материнский совсем разваливается, а ей вроде как часть наследства полагается. Да какое там наследство – одни руины. И идти ей, по сути, было больше некуда.
– Хотела, – говорит, – хоть на родную землю посмотреть перед смертью. Понять, что я потеряла.
А в глазах такая тоска, такая безысходность, что у меня у самой слёзы навернулись.
Встретила она Ивана. Случайно, у магазина. Он шёл с сыном, мальчишкой лет десяти, таким же крепким и светловолосым, как Ваня в молодости. Остановились они, посмотрели друг на друга. И такая пропасть легла между ними в этот миг! Он – состоявшийся мужчина, хозяин, отец. Она – одинокая, постаревшая женщина с потухшим взглядом.
Иван поздоровался, вежливо так, сдержанно. Спросил, как доехала. А Лида только кивнула, слова вымолвить не могла. Стояла и смотрела на него, на его сына, на их простое, понятное счастье. То самое счастье, от которого она когда-то так легко отказалась в погоне за призрачной мечтой.
Она пожила у нас с месяц. Пыталась что-то с домом материнским сделать, да куда там. Ходила по деревне тихая, незаметная. Никто её не осуждал, но и близко не подпускал. Чужая она стала. И сама это понимала.
Как-то зашла ко мне попрощаться.
– Уезжаю я, Валентина Семёновна. Не место мне здесь. Я свой выбор сделала давно. И назад пути нет. Только сейчас я поняла, что это значит на самом деле.
Смотрела она на меня, и в глазах её была не просто грусть, а какое-то страшное знание. Знание о том, что жизнь прошла мимо.
Вот так, дорогие мои, и бывает. Иногда мы так стремимся за журавлём в небе, что синицу из рук выпускаем. А потом понимаем, что эта синица и была нашим настоящим счастьем. Но поезд уже ушёл, и рельсы за спиной разобрали. И остаётся только горькое сожаление о том, чего уже не вернуть.
