Пар изо рта в боксе идёт. Окна – доверху в снежной занозистой изморози и через них кое-как просвечивает узенькое пятнышко тусклого солнышка. Впрочем, я тогда и не знала, что морозы в суровости своей придавили столбик термометра аж до минус пятидесяти. Мне просто было тогда не до температурных режимов. Я сына рожала. И ещё я не знала, что пока я рожала бедная моя мамочка по этому морозу под окнами роддома ходила. Это Шура, детская медсестра, уже после рассказала, когда утром передала мне сопящее чудо моё морозное, плотно в пелёнки закутанное.
– Бабушка вчера приходила, поглядела на внука.
– Какая ещё бабушка? – удивленно спросила я.
– Какая-какая?! Так мать же твоя!..
– Мать?! Моя мама?!
– Ну, конечно, твоя!.. Не моя же!.. Пришла и с той стороны, в окно дышит.
– Зачем?..
– Продышала, как-то глазок. Это на таком-то морозе!.. Ладно, девки наши разглядели, вот и поднесли твоего показать ей. Как назовёшь?
Я задумалась:
– Алёнкой назвать хотели… Девочку ждали.
– Алёшка, значит, будет.
– Почему, Алёшкой? – всё ещё туго соображая, спросила я.
– Ну, а как же?.. Алёнка – девчонка!.. А раз сынок – то Алёшка!..
– А-а-а… понятно…
– Ух, и щекастый он у тебя!.. Мы матери сказали, чтоб сегодня опять подошла. Жди!..
И она пришла… Плохая я была дочь, только сейчас понимаю – плохая. Мама тогда еле-еле концы с концами сводила. Этот её китайский сиреневый пуховик… Пух весь вниз сбился от времени. И на груди – тонкая тряпица осталась. Мама эту пустоту прикроет пуховой шалью и уверяет, что ей тепло, и нового ничего покупать не надо.
– Ничего, донюшка, ещё сезон отбегаю.
Продолжение >>Здесь