Ужинали в полном молчании. Виталька быстро расправился со своей порцией тушёной картошки, выпил кружку молока и ушёл спать. Татьяна же долго сидела на кухне, глядя в одну точку. Ей хотелось плакать, но слёз не было. И мыслей никаких тоже не было. Лишь полное бессилие и опустошение чувствовала эта молодая, в общем-то женщина, походившая в этот момент на старуху.
…Замуж Таня вышла, едва ей минуло двадцать лет. Муж Леонид был на год младше. Уж как её мать отговаривала от замужества, как просила повременить со свадьбой, да куда там! Любовь же, будь она неладна.
По первости-то они неплохо жили. Лёня механизатором работал, от колхоза им сразу квартиру выделили – как молодой семье, Татьяна тогда ещё училась заочно в институте и вела начальные классы. Профессию девушка выбрала, глядя на мать, которая в деревне была уважаемым человеком – директором школы.
Через год после свадьбы родился Виталька, а ещё через пару месяцев молодой отец отправился на срочную службу. Вернувшись через два года, взялся свой дом строить. И вскоре перебрались они из тесной квартирки в новый пятистенок – светлый, просторный, поставленный Леонидом с прицелом на большую семью.
Да только не суждено было его планам сбыться. Больше Татьяна так и не забеременела. Сейчас-то она понимает, что это к лучшему: с двумя детьми и с мужем-пьяницей куда сложнее была бы её нынешняя жизнь.
А тогда женщина переживала, даже к бабке-знахарке в соседний район однажды ездила. Та покачала головой, пошептала что-то на воду в литровой банке и отправила Таню домой, сказав на прощание, что надо смириться, тогда, мол, всё само собой управится.
Но – нет, не управилось. А муж понемногу начал выпивать, выпивать, да так и втянулся в это дело.
Татьяне ещё повезло: буйным Лёня никогда не был, жену и сына не обижал. Другие-то бабы вон как от мужиков своих получают! Может, это и удерживает её до сих пор от развода?..
А ведь был момент, когда она уже готова была уйти от Леонида. Да мать тогда не дала…
– Я тебя замуж не толкала, – строго, словно отчитывала нашкодившего двоечника, сказала Валентина Антоновна дочери, когда та заикнулась про развод. – Или ты не знала, что у жениха твоего отец выпить был любитель? Да и дед Лёнькин к Шурке-самогонщице частенько бегал. Не послушалась меня – теперь живи. Не позорь семью! У нас в роду разведёнок не было. И не будет!
А потом добавила – уже мягче:
– Танюш, не самый плохой у тебя мужик, поверь мне. Работящий ведь Лёнька-то, сговорчивый. Пьёт, конечно, но всё одно в колхозе на хорошем счету. Да и Витальке каково будет без отца-то расти? А уж я с зятем поговорю, вразумлю его, шалопая. По-учительски пожурю, глядишь, и одумается.
Семья была сохранена. А Лёнька действительно если кого и слушал, то только свою тёщу. Уважал он Валентину Антоновну безмерно, даже побаивался её.
Впрочем, и другие деревенские жители директора школы и уважали, и побаивались. Когда она шла по деревне, иной раз казалось, что даже собаки замолкали и прятались в будки. А местные забияки спешили ретироваться, только лишь заслышав её властный и уверенный голос.
Только вот даже страх перед гневом тёщи не избавил Леонида от пагубного пристрастия… Он обещал “завязать”, держался месяц-другой, а потом всё начиналось по новой.
…Из оцепенения Татьяну вывел стук в окно. “Кого это принесло в такую пору? – с раздражением подумала она, тяжело поднимаясь со скрипучей табуретки. – Не иначе, Лёнькины дружки барабанят. Спущу с крыльца, коли и правда какая пьянь припёрлась!”
Таня включила свет на мосту, распахнула дверь и крикнула:
– Кто там? Чего надо?
– Тань, да это я, Верка. Открывай давай!
Услышав голос подружки, Татьяна поспешила снять большой крюк с петли на нижней двери.
– Ну ты даёшь! – улыбнулась она. – То годами нет никаких известий, а то среди ночи пожаловала!
Подруги обнялись, расцеловались и пошли в избу.
Переступив через порог, Вера на доли секунды замерла, увидев спящего на полу Леонида.
– Пьёт? – с сочувствием спросила она, кивнув на свернувшееся калачиком тело.
– Пьёт, – со вздохом ответила Татьяна…
…Верка всегда была шебутной, где-то даже взбалмошной. После школы уехала покорять столичный вуз, да не поступила. Но осталась в Москве – устроилась работать на завод. Замуж так и не вышла, жила в общежитии, однако вот-вот должна была получить ключи от собственной квартиры.
Пристроились подруги на кухне. Татьяна поставила на газовую плиту отчищенный до блеска чайник, чиркнула спичкой, достала варенье, порезала хлеб, что испекла с утра…
– Ну, Верка, рассказывай, как там в Москве живётся.
– Да что рассказывать-то, Тань? Живу. Работаю. Бригадиром вот назначили. Боязно сначала было а теперь уж привыкла, – с едва уловимой гордостью в голосе произнесла Вера. – Вот, в отпуск приехала, мамке денег привезла на новую крышу – шифером будем крыть.
– А правда, что землетрясение у вас было? На почте бабы третьего дня болтали, что тряслось там всё и дома чуть ли не падали, – с любопытством спросила Татьяна.
– Ой, Тань, правда. Страху натерпелась! Всё ходуном ходило! Я уж спать легла, утром на смену надо, и вдруг кровать затряслась, шкаф открылся, посуда бренчит, народ в коридор выскочил – кто в чём был. Да и на улицу побежали быстрее. Но ничего, всё скоро успокоилось. Говорят, в новых-то высотках даже трещины по стенам пошли, во как! Ты лучше расскажи, вы-то как тут? Лёнька что, совсем с круга сошёл? – перевела разговор на другую тему Вера.
Татьяна махнула рукой:
– Совсем сошёл. Видно, всё же будем расходиться. Сил моих нет уже никаких! Напьётся, змей такой, завалится где-нибудь, а мы с Виталькой его домой тащим. Сын-то уж большой, всё понимает. Сам по деревне бегает, батьку ищет. А ну как замёрзнет?.. Стыдобища! Ещё пока мать жива была, хоть немного себя в узде держал. Она его отчитает, пристыдит, и всё получше. Три года уж её нет. И совсем худо стало, Вер. Раз напился, уснул вот так же, а посреди ночи как заорёт: “Мама, не надо! Мама, уходите! Не буду больше пить!” Соскочил, глазами зыркает: где, мол, тёща? Какая, говорю, тёща? Померла давно! А он: “Она за мной приходила!” Допился, видно, до чёртиков. Ну, а проспался утром, и – всё, ничего не помнит… Боялся он маму-то… А больше никто Лёньке не указ… Расходиться надо…
Вера хитро прищурилась:
– Боялся, говоришь?.. А это, подруга, мысль…
…Проснулась Татьяна от еле уловимого запаха дыма. Открыла глаза: на кухне горел свет. Она встала, накинула тёплую кофту и глянула на часы: ещё и пяти утра нет!
Леонид уже растопил печь. Вчерашний мороз сменился за ночь оттепелью, тяга была слабая, потому в комнаты и тянуло дымком. Муж был чисто выбрит, словно собрался в колхозный клуб на концерт. И даже рубашку надел свежую.
Присев у подтопка, он пытался прикурить. Но руки тряслись – то ли с похмелья, то ли от чего другого. Впрочем, Лёня, как только жена появилась на кухне, бросил папиросу и сел за стол, обхватив голову руками.
Она присела на табуретку напротив. Утреннюю тишину нарушало только потрескивание поленьев в печи.
Потом мужчина поднял на жену полные отчаяния глаза и, волнуясь, хриплым, прерывающимся голосом произнёс:
– Всё, Танюша, бросаю пить. Мать твоя покойная приходила, грозилась с собой забрать.
Таня покачала головой:
– Да что ты несёшь, Лёнь? Не проспался, что ли, ещё?
Муж вскочил, нервно заходил по кухне:
– Нет, она правда приходила! Вот как тебя, видел! Да я уж и не спал! Глаза-то открыл, чувствую: камфарой пахнет. Ну, помнишь? Мама всегда колени камфорным маслом натирала. В доме-то тёщином до сих пор до конца этот запах не выветрился… А ещё… землёй так и тянет. Сырой… На дверь-то смотрю, а дверь открыта! Холодно так! А с повети – тёща спускается! Белая вся! Только юбка чёрная. Ну, как похоронили её! На нижней ступени встала и говорит шёпотом, вроде, а я слышу: “Ну что, шалопай…” Знаешь ведь, Тань, она меня, когда сердилась, шалопаем называла… “Ну что, шалопай, допился? Недолго тебе осталось, я тебя с собой забираю. Глоток водки выпьешь – и смерть тебе будет. Скоро, скоро встретимся!” И опять на поветь поднялась, Тань. А я лежу – ни жив ни мёртв. Перекреститься хотел, да рука как онемела. Потом кое-как встал, дверь на мост закрыл… Свет-то включил – а тут земля, Тань. Вокруг меня! И камфарой пахнет. Чуешь? И сейчас ещё запах остался…
– Нет, Лёнь, не чую, – ответила Татьяна. – А насчёт водки… Так и есть, не проживёшь ты долго, коли не бросишь пить. Или замёрзнешь где под забором, или в овраг свалишься да шею себе свернёшь, как Быков Юрка в позатом году. Так что… Решай сам, Лёнь, хочешь жить или не хочешь. А я уж и так отревела по тебе – по прежнему, за которого замуж выходила…
Леонид подошёл к жене, присел и уткнулся лицом в её колени…
– Прости меня, родная, – прошептал он. – Не пью больше. Всё. Слово даю тебе и тёще покойной…
…Шумно сегодня в доме Леонида Витальевича и Татьяны Васильевны, людно: вся родня съехалась на их бриллиантовую свадьбу!
Старый деревенский дом, почти ровесник этой семьи, помолодел, глядя на улицу новыми окнами. За столом вместе с супругами сидят их сын Виталий, дочь Валентина, что младше брата на пятнадцать лет, пять внуков и семь правнуков. А на столе, щедром угощениями, – ни капли спиртного. Ибо вот уже 48 лет глава семьи не пьёт. И в доме выпивка – под строгим запретом.
Старший внук, подмигнув деду, спросил:
– А что, дедуль расскажешь, как ты пить бросил?
– Да уж сто раз рассказывал, – улыбнулся Леонид Витальевич. – Вы наизусть всё знаете. А коли хотите послушать, пусть мать рассказывает. Она лучше меня эту историю знает.
Татьяна Васильевна хитро глянула на мужа и уткнулась тому в плечо. Раскрасневшаяся и счастливая, пожилая женщина совсем не выглядела на свои 80 лет.
– Да, – произнесла она, – бывало промеж нас всякое. Но вот уж шестьдесят годочков живём. Ну, а коли не бросил бы Лёня пить… Ой, не знаю, как бы повернулось. Верке, подружке моей, спасибо. Она придумала Лёню напугать… Оделась в кофту белую да юбку черную мою, она-то пониже меня ростом, аккурат, как мама покойная была. Камфорным маслом набрызгалась, земли, что на рассаду я в гобце приготовила, мы с ней достали да в прихожей рассыпали… Напудрилась погуще… На повети одёжу свою сложила. И ждали мы, когда муж-от зашевелится, просыпаться начнёт. Ага, заворочался, я скорее в кровать легла, а Верка двери открыла да на поветь залезла. И оттуда смотрела, когда Лёня очухается. Ну вот… А потом высказала ему от тёщи наказ, да назад на поветь поднялась, дождалась, чтобы муж дверь закрыл, оделась и через ворота сеновала на улицу и спрыгнула. Потом уж, по весне, когда сено перекладывал, нашёл Лёня там Веркину цепочку с кулоном – обронила, видать. Приметный у неё кулон был – из янтаря, с жуком в серединке. И понял, что разыграли мы его. Но пить – ни-ни, больше даже не вспоминал про это. Перевоспитался, значит. Валюшку родили, вырастили обоих с сыном, внуков-правнуков нянчили… Так и прожили шестьдесят годочков… Да и куда мы друг без друга?.. Да, Лёнь?
Тот обнял жену, поцеловал в губы…
И над столом грянуло весёлое: “Горько!”
А с портрета на стене улыбалась строгой улыбкой Валентина Антоновна, словно одобряя и поздравляя своих детей. И радовалось за них её материнское сердце…
Автор: Живу в глубинке