— Будьте вы прокляты. Чтоб вы погибли! Чума на вас, звери!

Ее сбили с ног, она опять потеряла сознание, и это спасло ее от зрелища казни приемного сына. После этого в течение многих дней ее снова допрашивали. Гестаповцам казалось, что после такого урока она станет покладистей и назовет имена остальных участников налета на комендатуру. Из всех участников налета гестаповцам удалось схватить только трех. Но она не проронила ни слова. Тогда пришел и ее час.

Ее повесили на той же площади. Ее казнь видели другие заключенные, которых привезли из шахты для «воспитательных целей». Взойдя на помост под виселицу, она низко поклонилась, перекрестилась и громко сказала:

— Прощайте, русские люди!

Палач ударил ее кулаком в рот, и окровавленным ртом она опять произнесла громко и внятно:

— Сын Степа! Никто не ответил ей, но она продолжала, будто действительно говорила с сыном:

— Степан, отплати им за всех! Помолчала и громко закончила: — За каждую нашу кровинку! Палач выбил доску из-под ее ног. Петля захлестнула ее слабую, старую, жилистую шею.

…Когда наши войска освободили этот горняцкий поселок от немцев, трупы жертв фашистского изуверства, извлеченные из шахт, вырытые из противотанковых рвов, были с почестями похоронены на центральной площади. Над могилами возвели обелиск с фамилиями замученных. Есть на обелиске и фамилии Власьевны и Медведева, и старика-кузнеца, и Миши.

В городок приехал на машине полковник авиации. Подойдя к обелиску, он опустился перед ним на колени. Осеннее солнце играло острыми бликами на орденах, покрывавших правую и левую стороны его груди. Он не замечал ни жары, ни пыли, ни времени.

Это был сын Власьевны, Степан — тот, к кому были обращены ее последние слова, с кем последним,, незримым она говорила в страшный час своей смерти. В горсовете ему рассказали всё, как случилось. Он слушал молча. Потом так же молча, как слушал, как стоял перед обелиском, пошел по переулкам к домику матери. Дом сохранился, никто не жил в нем со дня смерти Власьевны. Дверь открыли, полковник вошел.

Знакомый запах, чуть выветрившийся, но всё ещё сильный — запах материнского дома — охватил его. Всё так же стоял знакомый семейный обеденный стол, знакомые фотографии висели в углу и среди них находилась фотография его, Степы, в тринадцать лет: в косоворотке, в смешной кургузой кепке.

Полковник опустился на стул возле стола. Вошел адъютант и остановился в изумлении, увидев плачущим знаменитого командира гвардейской воздушной дивизии. Полковник поднялся и вышел из дома. Вскоре он покинул город. Машина быстро бежала по дороге. Полковник молчал. Он думал о своем. Он вспоминал обелиск над могилой матери, темные комнаты дома, где она прожила всю свою жизнь. Да, он бил немцев в воздухе, бил их всюду, где только встречал. Он мстил им, не зная о мести, завещанной ему матерью перед смертью. Какой же великой яростной силы должны были достигнуть его удары теперь, когда он узнал про слова, сказанные ему матерью в тот чудовищный миг, когда петля захлестывала ее шею!

(Евгений ГАБРИЛОВИЧ).