Глаза свекрови заблестели, и на секунду Ирина увидела в них не только раздражение, а что-то вроде страха. Возможно, именно страх стоял за всей этой её вoйной. Стрaх оказаться лишней, не вписаться в новые устои.
Или Ирине просто показалось.

— Я считаю, что хорошая мать должна быть с ребёнком. Всё. Это не обсуждается. Это не мода и не выбор. Это природа так распорядилась. А ты…
— А я — не животное, а человек, который способен сам принимать решения, — закончила за неё Ирина.

Павел обнял сына, поцеловал его в макушку и наконец повернулся к матери лицом. В его голосе уже не осталось былой мягкости.

— Мам, пожалуйста, хватит. Мы благодарны за помощь. Но если ты не можешь оказывать её без постоянных упрёков и лекций, то лучше без помощи.
— Это ты меня сейчас вежливо послал? — Галина поджала губы.
— Я просто хочу, чтобы моя семья жила спокойно. Не по средневековым инструкциям.

Повисло молчание. Даня икнул, Ирина достала из холодильника кастрюлю с кашей и котлетами, чтобы разогреть еду для себя.

Галина схватила сумку и направилась к крючкам с верхней одеждой.

— Я бы на месте Паши давно собрала чемодан, — бросила она напоследок и вышла.

Конечно, осада продолжилась.

Следующее утро было тихим. Даня сидел на детском стульчике, беззубо улыбаясь. Павел, не выспавшийся, но уже переключившийся в режим папы-декретника, пытался угадать, что сын больше хочет на завтрак: кашу или пюре. В кастрюле тихо кипел суп. Где-то в ванной гудела стиральная машина.
В доме царил уютный хаос.

Внезапно зазвонил телефон. Галина Петровна. Павел втиснул телефон между плечом и щекой и продолжил убирать ложкой остатки пюре с подбородка сына.

— Привет, мам.
— Привет, Павлуш. Ты там жив ещё? Или Ирина уже совсем под каблук поставила? — спросила Галина с лёгкостью пушечного ядра в голосе.

Павел вздохнул, поправил нагрудник на сыне и притворился, что не заметил сарказма.

— Всё нормально. Гуляем, едим, спим. Даня уже пробует сам держать ложечку. Представляешь?
— Лучше бы мамкину грудь ему давали, а не ваши ложечки и бутылочки. Ты знаешь, я вот недавно читала, что у таких детей с матерями потом нет связи. Эмоциональной, понимаешь? У них потом проблемы в социуме, с адаптацией в школе. Скажи этой своей, пока не поздно. А то скоро он будет звать её не мамой, а начальником.

Павел сжал зубы, чтобы не сказать пару ласковых. Он устал не от ухода за ребёнком, не от быта, а от постоянной необходимости объяснять взрослому человеку, что всё идёт по плану.

— Мама, он здоров. Он спит, растёт, улыбается. У него есть мама и папа. И нам с Ирой — хорошо. Это главное.
— Тебе, может, и хорошо, — фыркнула Галина. — А мне больно смотреть, как ты чахнешь. Ты был таким умненьким. А теперь живёшь у плиты и слюнявчики стираешь.

Павел не стал спорить. Он просто сказал, что Даня просится на ручки, и сбросил звонок. Ирина всё слышала, но ничего не сказала.

Позже, когда женщина вышла из подъезда, Галина уже ждала там. Свекровь жила недалеко и явно пришла для «серьёзного разговора», иначе давно позвонила бы в домофон. Выглядела она решительно, цепко сжимала ремень сумки в руках и дышала с таким гневом, что из ноздрей словно вырывались облака пара, как у дракона.

Ирина прошла мимо.

— Не пытайся сбежать от меня!
— Я и не пытаюсь. Просто опаздываю.

Галина возмущённо засеменила следом.

— Слушай, а зачем ты вообще родила? Вот честно. Всё время в офисе. Ребёнок с бутылочками. Мужа своего в рабство загнала. Ты — мать или соседка?

Ирина вздрогнула, но не остановилась. Она достала из сумки наушники и уже хотела вставить их в уши, когда Галина продолжила:

— Я не могу смотреть, как ты издеваешься над моим сыном. Думаешь, он вечно будет терпеть? Хочешь, я оформлю опеку? Ребёнок хоть под присмотром будет.

Это было уже за гранью. Ирина остановилась и повернулась.

— Попробуйте. Только учтите, что всё, что вы сейчас сказали, можно и к делу приурочить. Я теперь не буду вас слушать. Я буду фиксировать. На диктофон.

Она пошла дальше, не оборачиваясь. Галина осталась стоять у подъезда: разгорячённая, обиженная, с ощущением, что её вырезали из семейной фотографии.

Конечно, Ирина рассказала об этом Павлу.

— Всё. Больше она к нам не придёт. Я ей написал. Я её люблю, но это уже просто опасно, — сказал он, сокрушённо качая головой.

Позже, когда они вместе уложили Даню спать, они сидели вдвоём в гостиной, смотрели на светильник в виде камина и слушали тишину. За окном сверкал февральский снег, но в квартире было тепло. Хоть и немного пусто.

У Галины вечер проходил иначе. На потёртом кухонном столе стояли тарелки с пельменями и стаканы с крепким горьким чаем. Рядом сидела Зинаида Петровна — соседка по лестничной клетке, женщина с голосом, как у диктора мегафона, и таким же напором. Она говорила не в лицо, а прямо в душу. Частенько — без спроса.

— Да гони ты их всех к чёpту, Галка, — заявила она, запихивая в рот очередной пельмень. — Моя-то тоже стерва редкостная. Дочь, в смысле. Всё ей не так. Я ей уже сказала: не нравится — пошла вон.

Галина неохотно кивнула. Она улыбалась, но с натянутостью потерявшей упругость бельевой резинки. Пельмени остывали, чай мутнел, а слова Зины беспокойно оседали где-то в груди.

Галина вспомнила, как несколько месяцев назад Зинаида хвасталась, что «поставила зятя на место». Спустя неделю её не позвали на день рождения внучки. Потом — ещё один конфликт, уже с дочерью.

Сейчас никто из семьи с ней не общался.

— Молчат. Телефоны не берут. Ждут, что на коленях приползу? Ха! Никогда!

Галина тогда смеялась вместе с ней. А теперь вдруг подумала: а не будет ли с ней так же? Она не хотела остаться в гордом одиночестве с чайником, холодными пельменями и громогласным голосом, от которого шарахаются даже собственные дети.

Перед сном она долго ходила по квартире. Остановилась у полки с фотографиями. Павел — в первом классе, с портфелем и в синей куртке. Потом — выпускной, свадьба, роддом. Ирина на всех снимках выглядела собранной и уверенной. «Ну сразу было видно, что ей в министры надо, а не в кухарки», — мелькнуло в голове у Галины.

Она колебалась день. Два. На третьи сутки молчания с обеих сторон Галина написала сыну: «Привет. Я всё ещё с вами не согласна, но я не хочу остаться в стороне. Пусть я не понимаю вашего образа жизни, но всё равно хочу видеть внука».

Вечер субботы проходил на удивление спокойно. Даня вместе с Галиной возился с пирамидками, Ирина листала в телефоне заметки по рабочим вопросам. Павел одевался и прихорашивался в спальне. В квартире был лёгкий беспорядок, но исходил он не от грязи, а от жизни.

Пару недель назад друзья Павла пригласили его на день рождения. Он хотел поехать с Ириной, но по очевидным причинам это было невозможно. Зато у него был шанс развеяться, побыть среди людей. И Ирина понимала, насколько это важно.

И вот, буквально за пять минут до ухода Павла, телефон жены завибрировал. Сообщение от начальника: «Срочно. Нужно быть в офисе к восьми. Это критично».

Она вскинула брови и посмотрела на мужа.

— Лети. Я остаюсь, — сказал он с готовностью. — Потом друзьям всё объясню.
— Но ты же обещал. Ты хотел.
— Я, если что… могу внука на ночь взять. Если совсем никак, — робко предложила Галина. — Ну, если ты опять… туда, в свою эту работу.

Наступила пауза. И Павел, и Ирина уставились на свекровь. Потом невестка кивнула. Она не улыбнулась, но и не стала бить по больному месту лишний раз.

— Если уверены, что справитесь. Я соберу для вас вещи.

Галина не стала читать нотации, убрала подальше свои «я же говорила». Она просто взяла Даню на руки, поцеловала в лоб и тихо сказала:

— Бабушка подстрахует.

Когда дверь за ней закрылась, Павел опустился на диван.

— Вот это поворот, — сказал он немного ошарашенно. — Ты же понимаешь, что она это не от любви к тебе?
— Понимаю, — вздохнула Ирина. — Но я приму помощь даже от чёpта, если он не будет при этом диктовать мне, как жить.

Они оба рассмеялись. Немного нервно, но с таким облегчением, будто кто-то открыл окно в доме после долгой духоты. Конечно, Галина по-прежнему считала, что всё не то и всё не так, зато хотя бы держала это при себе. Этого уже было достаточно для перемирия.