– Потому что так надо, – отрезала Тамара. – Мужик пропадает, а вы все мимо ходите. Или по-вашему это порядок?
И так на него посмотрела, что дед Егор только затылок почесал и согласился. Через день смотрю – он с двумя помощниками уже на крыше у Вадима возятся. Вадим сначала отнекивался, а потом сдался.
Дальше – больше. Тамара у нас целую тайную операцию по спасению рядового Кашина развернула. Завсклада Семеныча так обработала, что тот «случайно» нашел у себя на складе «ничейный» мешок цемента и сам же Вадиму его и привез. Потом организовала мужиков, чтобы помогли ему забор поправить. Сама руководила, как заправский прораб: «Тут копай, а тут ровнее ставь!»
Все это – тайком от Вадима. Он-то думал, это мир не без добрых людей, соседи помогают. И от Светланы, конечно. Та только приходила на все готовое, губки бантиком складывала и говорила: «Ну вот, уже лучше».
Самое интересное было с едой. Вадим готовить толком не умел. И вот стала у него на крыльце каждое утро появляться кастрюлька. То борща наваристого, горячего, то каши пшенной с тыквой, дымящейся. Он сначала думал, Светлана. Спросил ее. Она так на него посмотрела, будто он ей предложил корову доить.
А это наша Тамара. Встанет в пять утра, наготовит на две семьи, и пока никто не видит, отнесет ему. Не из романтических вздохов, нет. У нее логика была железная: чтобы мужик работал, он должен быть сыт. Точка. Я как-то раз увидела, как она крадется к его дому в предрассветных сумерках, поставила кастрюльку, перекрестила дверь и быстро назад. Не оглядываясь.
Вадим на глазах менялся. Отъелся, посвежел, плечи расправил. В глазах появился прежний озорной блеск. С мужиками стал здороваться, работать с азартом. Дом его преобразился, зажил, задышал. Даже цветы на подоконнике появились – это Тамара ему горшок с геранью на крыльцо поставила. Без записки. Просто как факт.
А сама она… Она не таяла и не сохла, как другие бы на ее месте. Нет. Она ходила по селу еще более строгая, еще более собранная, будто несла на своих плечах ответственность за весь мир. Только я видела, как вечерами она сидит на своем крыльце, смотрит в сторону Вадиминого дома, где горит свет, и в глазах ее – не тоска, а какая-то сложная дума. Будто она решает трудную задачу.
Кульминация грянула на Покров, на сельском празднике. Все село гуляет, столы ломятся. Вадим наш – первый парень. Рубаха накрахмалена, со Светланой под ручку ходит, сияет. И вот встает он, значит, рюмку поднимает и говорит тост.
– Хочу сказать спасибо всем, кто помог! – говорит он громко. – Настоящие у нас в Заречье люди! А тебе, Светочка, – поворачивается к ней, – спасибо за веру и вдохновение!
Светлана цветет и пахнет, принимает похвалы. А дед Егор, который уже хорошо принял на грудь, этой несправедливости стерпеть не смог. Поднялся, шатаясь.
– Эх, Вадим! Телок ты, а не мужик! – пробасил он на всю площадь. – Какое вдохновение? Какая Света? Ты вот ей спасибо скажи!
И тычет пальцем в Тамару, что стояла поодаль у старой березы.
– Это ее работа! Это она нас всех, в кучу собрала! Она за твой шифер платила! И борщи тебе по утрам не твоя фифа носила, а Тамара! Вот кто твой главный вдохновитель, понял?
Тишина на площади стала звенящей. Светлана вспыхнула, как спичка, что-то прошипела Вадиму и гордо удалилась. А Вадим… он стоял и смотрел на Тамару. Будто пелена с глаз у него спала. Он смотрел на нее так, словно видел впервые в жизни.
А Тамара? Она не сжалась, не убежала. Лицо ее залилось краской, губы сжались в тонкую линию. Это был удар по ее гордости. Ее тайну, ее личное дело выставили на всеобщее обозрение. Она развернулась так резко, что цветастый платок слетел с плеч на землю, и, не оглядываясь, не поднимая его, пошла прочь с площади. Твердым, чеканным шагом.
На следующий день я ждала драмы. Но все случилось иначе. Тихо и просто. Вадим не пошел к ней с цветами или извинениями. Он пришел к ее дому с ящиком инструментов. Молча подошел к крыльцу, которое давно покривилось, и принялся его чинить.
Вышла Тамара, встала на пороге, руки скрестив на груди.
– Что делаешь? – спросила она строго.
– Порядок навожу, – ответил он, не поднимая головы. – Неправильно это, когда у хорошей хозяйки крыльцо скрипит.
Он работал весь день. А она то вынесет ему кружку кваса, то тарелку с обедом. Молча. Они почти не разговаривали. Но это было и не нужно. Он чинил ее крыльцо, а на самом деле – строил мост к ее сердцу. Он говорил с ней на единственном языке, который она по-настоящему уважала, – на языке дела.
Вот так и началось их счастье. Не с громких слов, а со скрипа рубанка и запаха свежих стружек.
Так что же это получается, милые мои? Что любовь бывает не только тихой и жертвенной, но и вот такой – строгой, деловой, немного сердитой, но невероятно надежной? Как вы думаете, какая крепче будет?
