– Ты не никто, – сказал дед Игнат, отхлебывая чай из блюдца. – Ты человек. И корень у тебя здешний. А дерево без корней, дочка, засыхает. Вот мы тебе корни твои и полили немного.
Вдруг дверь приоткрылась, и в дом, крадучись, вошло нечто рыжее. Кот. Огромный, ухо рваное, шерсть клоками, морда бандитская. Это Рыжик, гроза местная. Он ничейный был, сам по себе гулял, ни к кому в руки не давался.
Все затихли. Кот прошел на середину комнаты, осмотрелся хозяйским взглядом. Подошел к Лене, понюхал её туфлю. Потом прыгнул ей на колени, свернулся клубком и затарахтел, как трактор.
Лена замерла, дышать боится. Руку протянула, коснулась осторожно жесткой шерсти.
– Он меня выбрал? – спрашивает шепотом.
– Выбрал, – улыбаюсь я. – А животина – она сердце чует. Значит, есть в тебе, Лена, свет. Просто присыпан был пеплом.
Лена уткнулась лицом в рыжую шерсть и заплакала. Но это были уже другие слезы. Не от горя, а от облегчения. Словно плотину прорвало. Мы сидели тихо, не мешали. Пусть плачет. Слезы – они душу моют.
С того дня прошло… дай-ка посчитаю… Семь лет, точно.
Дом тот Елена Викторовна так и не продала. Осталась зимовать. Сначала говорила – «на месяц, в себя прийти». Потом – «до весны». А весной уже рассаду на подоконниках высаживала.
Тяжело ей было поначалу, врать не буду. И руки в кровь сбивала, и спину гнула, и плакала от усталости. Деревенская жизнь – она не курорт. Но люди помогали. Пашка дрова возил, тетка Нюра учила козу доить (да-да, завела Лена козу!), мы с девочками забегали.
А она… Она оттаяла. Словно шелуха с неё слетела, вся эта наносная городская спесь. Оказалось, что она добрая, смешливая, и руки у неё, как у бабушки, золотые. Вязать начала – такие шали вяжет, что из города заказы шлют! Бухгалтерию местного фермера ведет, через интернет работает.
А года через два после того случая, по весне, иду я мимо её дома. Смотрю – забор новый ставится, крепкий, дубовый. А работает там… Сергей наш, агроном. Хороший мужик, вдовец, двое деток у него малых было.
Смотрю – Лена выходит на крыльцо, несет ему квас в кувшине. И так они друг на друга смотрят, что мне аж неловко стало, будто подсмотрела что-то сокровенное. Светятся оба.
Свадьбу сыграли осенью. Веселую, на две деревни. Столы прямо в саду накрывали, под яблонями. Лена в платье простом, но такая красивая, что глаз не отвезти. И Рыжик, толстый, важный, с красным бантом на шее, у молодых в ногах сидел.
А сейчас… Сейчас бегают у них по двору двое пострелят – Ванечка и Машенька, общие уже. И Сережиных детей Лена как родных приняла, мамой зовут. Дом полная чаша. Иду мимо – всегда пахнет пирогами и счастьем.
Недавно заходила я к ним, давление Сергею мерила. Сидим мы с Леной на кухне, чай пьем. Она уже не та «Елена Викторовна», а просто Лена, наша Лена. Руки натруженные, в муке немного, лицо спокойное, мудрое.
– Знаете, Валентина Семёновна, – говорит она мне, подливая варенья. – Я ведь раньше думала, что счастье – это когда у тебя счет в банке и должность крутая. Бежала за ним, бежала, язык высунув. А счастье – оно вот. В том, что муж с работы пришел, обнял. В том, что дети здоровы. В том, что соседка просто так зашла поговорить. В том, что ты кому-то нужен.
Она помолчала и добавила:
– Счастье, оно от добра растет. Вы тогда меня отогрели, не бросили. И это добро во мне проросло. Теперь я его дальше передаю. Круговорот, получается.
Смотрю я на них и думаю: как мало человеку надо, и как много. Тепло. Участие. Доброе слово вовремя. Мы ведь все, по сути, как тот дом заброшенный – если не топить, так выстынем и разрушимся. А если приложить руку, да с душой, да с любовью – так и жизнь заиграет, и окна засветятся.
Так что вы, милые мои, не бойтесь добро делать. Даже маленькое. Даже если кажется, что никому оно не нужно. Нужно. Обязательно нужно. Может, ваша улыбка или чашка чая кого-то от края пропасти отведет, как мы тогда Лену отвели.