…

К обеду к дому Лены потянулись соседи. Тетка Нюра, соседка через забор, принесла ведро квашеной капусты и банку молока.

– Ох, Леночка, – причитает, обнимая растерянную Лену. – Выросла-то как! А глаза бабушкины, точь-в-точь! Ты чего ж не зашла вчера?

Дед Игнат, столяр местный, пришел с ящиком инструментов.

– Там крыльцо у тебя гнилое, – буркнул он вместо приветствия. – Ногу сломишь. Починить надо. Антонина Петровна мне когда-то руку вылечила, мазью своей, когда я топором рубанул. Должок.

Из нашего Заречья тоже подмога подтянулась. Зинаида с Люсей приехали на велосипедах, ведрами гремят.

– Мы тут решили, – говорит Зинаида деловито, – субботник устроить. Негоже внучке такого человека в пыли сидеть. Дом пять лет стоял, там пауки, небось, пешком ходят.

И закипела работа. Я такой дружной толоки давно не видела. Лена сначала стояла столбом посреди двора, глаза по пять копеек. Пыталась возражать:

– У меня денег нет вам заплатить! Я банкрот!

А тетка Нюра только рукой махнула:

– Тьфу на тебя! Какие деньги? Мы ж по-соседски.

К вечеру дом Антонины было не узнать. Окна вымыты, полы блестят, занавески свежие (из бабушкиных сундуков достали) висят. Крыльцо не скрипит. В печи пироги пекутся – это уж Зинаида расстаралась, тесто поставила.
Сели мы все за большой стол – тот самый, дубовый, за которым Антонина когда-то крой раскладывала. Человек десять набралось. Шумно, весело, тепло.
Лена сидит во главе стола, тихая такая, притихшая. Смотрит на нас, простых деревенских баб и мужиков, на руки наши натруженные, на лица открытые. И в глазах у нее лед тает.

– Я ведь думала, – говорит вдруг, и голос дрожит, – что люди злые. Что каждому только свое нужно. А вы… Вы зачем это всё? Я же вам никто.

– Ты не никто, – сказал дед Игнат, отхлебывая чай из блюдца. – Ты человек. И корень у тебя здешний. А дерево без корней, дочка, засыхает. Вот мы тебе корни твои и полили немного.

Вдруг дверь приоткрылась, и в дом, крадучись, вошло нечто рыжее. Кот. Огромный, ухо рваное, шерсть клоками, морда бандитская. Это Рыжик, гроза местная. Он ничейный был, сам по себе гулял, ни к кому в руки не давался.

Все затихли. Кот прошел на середину комнаты, осмотрелся хозяйским взглядом. Подошел к Лене, понюхал её туфлю. Потом прыгнул ей на колени, свернулся клубком и затарахтел, как трактор.

Лена замерла, дышать боится. Руку протянула, коснулась осторожно жесткой шерсти.

– Он меня выбрал? – спрашивает шепотом.

– Выбрал, – улыбаюсь я. – А животина – она сердце чует. Значит, есть в тебе, Лена, свет. Просто присыпан был пеплом.

Лена уткнулась лицом в рыжую шерсть и заплакала. Но это были уже другие слезы. Не от горя, а от облегчения. Словно плотину прорвало. Мы сидели тихо, не мешали. Пусть плачет. Слезы – они душу моют.

С того дня прошло… дай-ка посчитаю… Семь лет, точно.

Дом тот Елена Викторовна так и не продала. Осталась зимовать. Сначала говорила – «на месяц, в себя прийти». Потом – «до весны». А весной уже рассаду на подоконниках высаживала.

Тяжело ей было поначалу, врать не буду. И руки в кровь сбивала, и спину гнула, и плакала от усталости. Деревенская жизнь – она не курорт. Но люди помогали. Пашка дрова возил, тетка Нюра учила козу доить (да-да, завела Лена козу!), мы с девочками забегали.

А она… Она оттаяла. Словно шелуха с неё слетела, вся эта наносная городская спесь. Оказалось, что она добрая, смешливая, и руки у неё, как у бабушки, золотые. Вязать начала – такие шали вяжет, что из города заказы шлют! Бухгалтерию местного фермера ведет, через интернет работает.

А года через два после того случая, по весне, иду я мимо её дома. Смотрю – забор новый ставится, крепкий, дубовый. А работает там… Сергей наш, агроном. Хороший мужик, вдовец, двое деток у него малых было.
Смотрю – Лена выходит на крыльцо, несет ему квас в кувшине. И так они друг на друга смотрят, что мне аж неловко стало, будто подсмотрела что-то сокровенное. Светятся оба.

Свадьбу сыграли осенью. Веселую, на две деревни. Столы прямо в саду накрывали, под яблонями. Лена в платье простом, но такая красивая, что глаз не отвезти. И Рыжик, толстый, важный, с красным бантом на шее, у молодых в ногах сидел.

А сейчас… Сейчас бегают у них по двору двое пострелят – Ванечка и Машенька, общие уже. И Сережиных детей Лена как родных приняла, мамой зовут. Дом полная чаша. Иду мимо – всегда пахнет пирогами и счастьем.

Недавно заходила я к ним, давление Сергею мерила. Сидим мы с Леной на кухне, чай пьем. Она уже не та «Елена Викторовна», а просто Лена, наша Лена. Руки натруженные, в муке немного, лицо спокойное, мудрое.

– Знаете, Валентина Семёновна, – говорит она мне, подливая варенья. – Я ведь раньше думала, что счастье – это когда у тебя счет в банке и должность крутая. Бежала за ним, бежала, язык высунув. А счастье – оно вот. В том, что муж с работы пришел, обнял. В том, что дети здоровы. В том, что соседка просто так зашла поговорить. В том, что ты кому-то нужен.

Она помолчала и добавила:

– Счастье, оно от добра растет. Вы тогда меня отогрели, не бросили. И это добро во мне проросло. Теперь я его дальше передаю. Круговорот, получается.

Смотрю я на них и думаю: как мало человеку надо, и как много. Тепло. Участие. Доброе слово вовремя. Мы ведь все, по сути, как тот дом заброшенный – если не топить, так выстынем и разрушимся. А если приложить руку, да с душой, да с любовью – так и жизнь заиграет, и окна засветятся.

Так что вы, милые мои, не бойтесь добро делать. Даже маленькое. Даже если кажется, что никому оно не нужно. Нужно. Обязательно нужно. Может, ваша улыбка или чашка чая кого-то от края пропасти отведет, как мы тогда Лену отвели.
Записки сельского фельдшера