Тому самому, с кем мы со школы делили и пиво, и печеньки, и проблемы. Вместе ремонт делали, картошку копали, да что там — он даже свидетелем был у нас на свадьбе. Говорил: «Ты, главное, её не обижай. А я буду рядом, если что». Ещё год назад мы втроём жарили шашлыки на даче. Она резала лук кольцами, он наливал по рюмке и рассказывал, как я однажды на спор съел целую банку хрена. Мы смеялись до слёз. А ещё я помню, как она бегала по траве босиком, в моей старой футболке до колен, с миской маринованного мяса. Говорила: «Ты всё равно всё пересолишь!» И смеялась. А потом поджарила кусок, сунула мне: «Вот, учись». Это был лучший шашлык в моей жизни. Наверное, потому что — с ней. А теперь вот — ни лука, ни хрена, только осадок.
А потом тишина. И холодильник, где половина еды — её.
Помните, как в 90-х внезапно пропадало электричество, и ты сидишь в темноте, уставившись в телевизор, который не работает? Вот и я так сидел. Сначала — обида. Потом — злость. Потом пошёл варить борщ. Потому что, чёрт побери, есть-то хочется.
Когда-то мы ели пельмени прямо из кастрюли, вдвоём, одной вилкой. Она всегда ловила последний, говорила: «Ты и так сыт, я по глазам вижу». А я ворчал, но отпускал. Потому что знал — потом отдаст мне половину. Вот такая у нас была арифметика любви.
В холодильнике стоял её недоеденный йогурт — клубничный, тот самый, который она всегда ела ложкой из крышечки. Я уставился на него, как на чужой сувенир из прошлого, и замер. Ком в горле. Вдох — и выдох. Закрыл дверцу тихо, будто боялся разбудить память. И постоял так, прислонившись лбом к холодному металлу, пока за спиной не мяукнул кот, будто напоминая, что жизнь-то продолжается — даже если в ней больше нет клубничного йогурта по утрам. В углу валялась расческа с её волосами, в ванной — её халат, а на душе — холодный сквозняк, как будто кто-то дверь в сердце нараспашку оставил и ушёл, не заперев.
Друзья звонили, шептались. Мама сказала: «Ну, хоть теперь поймёшь, кто тебе настоящий друг».
А я-то думал, настоящие друзья не спят с твоей женой.
Первую неделю я держался. Даже шутил: «Ну что ж, теперь у меня есть один свободный вечер в неделю — её маникюр больше не надо оплачивать». Потом стало не до смеха. Вечерами было тихо. Слишком. Тишина такая, что слышно, как часы на кухне щёлкают, а кот, запрыгнув на подоконник, замирает, будто тоже прислушивается к пустоте. Иногда, просыпаясь, я по привычке тянулся к её подушке — пустой, уже остывшей. Потом резко отдёргивал руку, будто обжёгся. И лежал так, в темноте, чувствуя, как тянет грудную клетку — не больно, но тяжело. Как будто кто-то сел внутрь и не собирается уходить. Скрип дивана, когда ложишься один, вдруг становится оглушительным. А раньше… Раньше мы смеялись в темноте. Она что-то ляпнет перед сном, я хохотал, а потом она шикает: «Тихо, соседи услышат!» — и тоже хохочет. Мы не обсуждали серьёзные темы, мы просто делили ночь. И этого хватало.
Даже холодильник гудел тише, будто жалел меня. А кот… Кот уже не запрыгивал на стол, не лез на колени. Сидел рядом — молча. Как будто тоже почувствовал: шутки кончились.
Телевизор не радовал, интернет — только расстраивал. Повсюду счастливо улыбающиеся пары, путешествия, дети, обнимашки, #ловелайф. А у меня — только борщ. Да борода, которую я отрастил в знак «новой жизни». В итоге стал похож на запойного Льва Толстого. Без Софьи Андреевны, заметьте.
Прошёл месяц. И вот — звонок. Я подошёл к двери, заглянул в глазок. Стоит. Тот самый. Мнётся, с опущенными плечами, держит в руке помятый пакет, как будто подарок, который сам не верит, что уместен. Глазки — как у побитой дворняги.
— Прости.
Одним словом можно многое сказать. А можно — ничего. Я смотрел на этого оболтуса и думал: а с чего ты вообще решил, что я тебя ждал? Знаете, бывает, не столько женщину теряешь, сколько самого себя — с тем, с кем ты двадцать лет смеялся, злился, строил гараж и играл в приставку. И вот стоишь перед ним, и не знаешь, кого жаль больше — себя или его.
Я молчал. Он смотрел на мои носки с дырами, а я вдруг ощутил, как с плеч будто сполз мешок, который всё это время тащил. Не облегчение даже — больше пустота. Как после тяжёлой простуды, когда вдруг замечаешь, что можешь дышать носом. Не радость, не злость — просто тишина внутри. Я смахнул с футболки крошки, прошёлся взглядом по комнате, заметив, что наконец-то пора выбросить засохший кактус. И понял: да, точно — переболел. и пытался не задохнуться от запаха жареной селёдки. Хорошо, что в тот день я не пельмени варил, а то атмосфера была бы ещё драматичнее.
— Я… Мы… — он запнулся. — Она ушла. К кому-то другому. Я дурак. Прости.
А я стоял, смотрел на него и вдруг понял одну странную вещь: мне не больно. Я вроде бы готовился к гневу, к обиде, к сцене с криками и хлопаньем дверей — но ничего этого не было. Внутри всё молчало. Даже странно стало: как будто кто-то выключил звук. И я чуть не рассмеялся — не громко, а так, уголком рта. Потому что понял: всё, правда, отпустило. Не потому что простил. Просто — выдохнул. Не потому, что простил. Просто — переболел. Как грипп, только с осложнениями на душу. Пережил, проварился в собственном соку, выспался, выплакался. Даже стены в квартире стали как будто добрее. Недавно на полке нашёл её старый платок. Запах уже почти выветрился, но стоило поднести его к лицу — и щёлкнуло. Как будто дверь в прошлое приоткрылась — и сразу захлопнулась. Раньше, когда она собиралась на работу, в квартире оставался шлейф её духов. Я по утрам выходил в коридор и будто нырял в этот запах. В нём была она целиком — волосы, губы, торопливые шаги. Сейчас пахнет только котом и жареной селёдкой. И как-то… не так. Стоял с этим платком, как с письмом, которое не можешь прочитать, но и выбросить не в силах. А у вас бывало так, что человек ушёл — а его запах остался? В подушке, в чайнике, в тёплом воздухе за шторой? Вот вроде бы пусто, а он где-то рядом. И это почти страшнее, чем когда по-настоящему один. Я впервые заметил, как утренний свет ложится на подоконник. И как холодно становится ногам, когда босыми пятками ступаешь на линолеум — раньше это казалось мелочью, теперь — почти ощущение жизни. Кот мурлыкать начал.
Я не пустил его в дом. И не выгнал. Просто закрыл дверь. Медленно, без звука — как будто ставил точку. Даже не точку — замуровывал вход обратно в старую жизнь. В ту, где я верил, что если что — он рядом.
Знаете, говорят: «Если друг предал один раз — это его выбор. Если ты снова с ним дружишь — это уже твоя проблема.» Так вот, проблем мне хватает.
Да, он каялся. Да, мне уже не больно. Но есть вещи, которые как разбитая чашка: можно склеить, но пить из неё уже не будешь. Будешь только вспоминать, где трещина. И где ты был, когда она появилась.
А жена… Что жена?
Неделю назад написала: «Извини. Я всё перепутала. Наверное, у нас было настоящее».
Наверное, у нас была любовь. Не кулинарного сорта. Просто тёплая, домашняя — как пельмени из пачки. Только я её уже доел. И в морозилке — пусто.
Я ей не ответил. Не потому что злюсь. Просто… неинтересно. Я спокойно налил себе чай, сел у окна и стал наблюдать, как на стекле медленно ползёт капля дождя. Не было желания что-то говорить, объяснять, даже вспоминать. Ни всплеска, ни злости — тишина, как будто это смс случайно пришло не по адресу. Знаете, как старые фотографии: вроде знакомые лица, а смотришь — и не веришь, что это была твоя жизнь. Так и она. Была. Больше — нет.
Но вот что я понял.
В шахматах можно потерять ферзя. Даже слона. Но пока стоит король — игра продолжается. Главное — стоять. И не дать себя поставить мат. Как тот шахматный король — битый, но стоит. Один, у края доски. Не сдамся.
Потому что боль проходит. А характер — остаётся. И пусть теперь я сижу один, в этих родных стенах, с котом и борщом, но — с миром в голове.
А друг… пусть ищет нового «лучшего». Только пусть сразу предупредит: может сбежать и с женой.
А утром, впервые за долгое время, я проснулся без чувства тяжести. Луч солнца скользнул по подоконнику, кот зевнул и ткнулся мне в бок. Я впервые за долгое время включил музыку. Не нашу. Свою. Громко, чтобы грохотало. Кот сбежал под диван. А мне — хорошо. Жизнь, оказывается, никуда не делась. Просто она теперь — другая.
Вот ведь странно: пока не потеряешь — не найдёшь себя. А как найдёшь — понимаешь: всё, что тебе нужно, у тебя внутри. Остальное — приходит и уходит.
А как вы переживали момент, когда казалось, что всё ушло?
Автор: Навигатор в мире чувств