И на рисунках девочки обязательно присутствовали все три члена их ячейки общества. А умные психологи говорят, что так изображается исключительно дружная и беспроблемная семья.
Вечерами папа играл на балалайке и пел свою любимую песню: По дорози жук, жук, по дорози чорний; подывися, дивчинонько, який я моторний
А мама подтягивала ему и тихо смеялась своим завораживающим смехом. А потом целовала его в макушку. Еще к ним тогда часто приходили гости – баба Зоя и многочисленные друзья: мама собирала хороший стол. А потом они все вместе пели красивые песни, и папочка аккомпанировал им на балалайке – он был талантливым самоучкой.
Все эти праздники папа называл непонятным словом взбутетенькать: А не взбутетенькать ли нам в выходной, Надюша – а разучил новую мелодию! Потом дома стало твориться что-то нехорошее: родители стали часто ссориться, а папка все чаще стал приходить домой поздно.
И одну из ссор он обозвал маму новым словом, которое Танька хорошо запомнила. Причем, на всю жизнь. А позже в детском саду малышка так назвала куклу, с которой играла.
Был страшный хай. Сначала в садике, куда пришла за девочкой мама, которой было очень стыдно. Потому что на вопрос, откуда ты знаешь это слово, девочка честно и бесхитростно поведала, что так назвал маму папа.
А потом дома – родители кричали друг на друга. И, вовсе, не на нее, Таньку, как ожидалось. А назавтра папа не пришел с работы — вечером мама обнаружила коротенькую записку на клочке бумаги: Ушел – буду разводиться. Из вещей исчезла только балалайка.
Эту бумажку позже Танька обнаружит в коробке с документами, когда будет искать свидетельство о рождении. Что двигало женщиной, решившей сохранить такой неприятное напоминание о прошлой жизни, сказать трудно.
А к маме стали приходить кавалеры. Сначала дядя Петя, потом дядя Коля и дядя Олег. Мама требовала, чтобы девочка звала очередного кавалера папой, надеясь, что он позовет замуж.
Но слово папа не выговаривалось и вязло на губах: разве мог бы хоть один из этих противных дядек быть ее папочкой? Да ни за что! А потом все внезапно прекратилось. Просто один из мужчин, услышав просьбу Нади, обращенную к дочери, бросил:
— На фиг мне сдалась твоя девчонка?
И добавил знакомое слово, которое, в свое время, наделало переполох в детском саду. Мама сразу, как-то, съежилась, как будто ее могли ударить. А Таньке снова захотелось плакать. А потом появился дядя Саша с вечно мокрым, слюнявым ртом и с такими же потными ладонями.
В один из вечеров они были втроем дома. Мама, как обычно, шебуршала на кухне. Танька, сидя, в кресле, читала книгу по внеклассному чтению. Тут мужчина неожиданно подошел близко-близко, и тяжело дыша в лицо какой-то дрянью, непривычно ласково спросил:
— Ну, как дела, зая?
И положил свою руку на бедро девочки – она была в короткой юбочке: стояла страшная жара. Танька была еще слишком мала, чтобы понимать, что происходит. Но интуитивно чувствовала, что что-то не то.
А потом увидела черную кайму, окаймляющую его ногти – это была грязь – и ее затошнило: от сального взгляда, от потливой ладони и от черной каймы под ногтями короткопалых рук. Поэтому, девочка вывернулась из-под руки и спросила:
— А почему у вас руки такие грязные?
— Ах, ты, ..! – заорал дядя Саша, совершенно не ожидавший такой вопиющей правды от этой недоразвитой шки.длы. – … ! Я тебя научу, как уважать взрослых!
А девочка внезапно поняла, что она – права! И у дяди Саши, действительно, грязные руки. Но от этого легче не стало. К тому же, с кухни прибежала встревоженная мама: она услышала крик любимого кавалера и поняла, что в ее отсутствие происходит что-то неприятное.
И виновата опять, конечно же, эта Танька! Куда бы ее сплавить, чтобы не мешалась под ногами? И не смотрела своими противными буркалами, от которых становилось не по себе.
Ведь во взгляде детских глаз явно читалось взрослое презрение, укоризна и брезгливость: что же ты, мамочка, нашла себе такого к…? Неужели, не нашлось никого получше? И от этого у Нади портилось настроение и хотелось, почему-то, принять душ.
А двенадцатилетняя Таня вечером ушла к бабе Зине – маминой маме, которая жила на соседней улице. Ушла, как положено, прихватив свой документ и оставив маме записку, чтобы та не волновалась: Ушла к бабе – это она видела по телевизору и так, когда-то, сделал папа. Бабушка не удивилась появлению внучки с вещами и спросила:
— Ну, что, уходили Сивку крутые горки?
— Бабушка, какие горки? – удивилась девочка. – Ты перепутала: там, ведь, Сивка-бурка. А ты говоришь, горка!
— Эх, ты, гл.упо дело! – со вздохом произнесла бабушка: она лучше всех знала свою дочь Надю и понимала, что просто так из дома дети не уходят.
И девочка осталась у бабули, которая все видела и была не ее стороне. Потому что прекрасно была знакома с проблемой изнутри, как принято сегодня говорить.
Это оказалось очень удобно: можно было продолжать ходить в ту же школу и лечиться в той же поликлинике. Да и подружки остались прежними.
А обрадованная Надя стала выделять матери некоторую сумму на содержание девочки. Правда, небольшую, но рачительной бабе Зине и этого хватало.
Когда дочери исполнилось четырнадцать, мама, наконец-то вышла замуж! Она, все-таки, высидела, точнее, вылежала, свое счастье: бабушка и внучка на свадьбу не пошли. А через девять месяцев «в семье Новосельцевых» было еще два мальчика: у пары родились близнецы Михаил и Григорий.
Что сразу же напомнило Таньке одну детскую забаву. К кому-нибудь подходили и произносили нехитрый текст: Мишка, Гришка, пощипай ехали на лодке. Мишка, Гришка утонули, кто остался в лодке?
Ответ был естественным – пощипай, кто же еще! И это звучало, как команда и призыв к действию – все кидались щипать уворачивающегося и орущего ребенка.
Ведь многие уверены, что слово расстегай – тоже команда. После рождения близнецов баба Зоя и Танька пошли к маме в гости. Бабушка встретила появление еще двух внуков прохладно: у нее уже была Танька, зачем еще кто-то?
Поэтому помогать тетешкаться с малышами сразу отказалась. И тогда Надя стала давить на дочь: самой ей было не справиться, а денег на няньку в семье не было.
Но пятнадцатилетняя девушка, глядя на двух орущих в унисон кукол Мишку и Гришку с красными от натуги сморщенными личиками, поняла, что они не вызывают у нее никаких положительных эмоций.
Более того, у нее появилось привычное за последние годы чувство брезгливости, которое мама прочитала по ее взгляду, и той это явно не понравилось.
К тому же, Таня уже вступила в период пубертата и у нее стали возникать несколько другие мысли и цели, нежели заводить кандиль, как говорила бабуля, с этой «сладкой парочкой». И девушка тоже отказалась. Но вопрос исчерпан не был: приглашения потетешкаться следовали регулярно. Сначала это было одноразовым.
Тогда Танька пошла на уступки и стала иногда соглашаться, отпуская маму с дядей Димой, который оказался вполне приличным мужиком, ненадолго в магазин.
Но близнецы росли и требовали все больше внимания. И мама активизировалась: теперь она захотела, чтобы дочь переехала к ней на постоянное жительство. Ведь время, когда можно было не париться и кормить детей исключительно грудным молоком, прошло.
Насупило время прикорма, прорезывания первых зубов и других обычных хлопот с младенцами, которые у мамы присутствовали в двойном размере.
Баба Зоя, все-таки, регулярно ходила навестить дочь и часто захватывала с собой внучку. Но это были, скорее всего, визиты вежливости: помогать во время них дочери она не кидалась.
В один из их обычных приходов мама опять начала уговаривать дочку съехать от бабушки: и обе, как всегда, отказались. Им было хорошо вместе. К тому же, подросшая Танька оказалась хорошей помощницей по хозяйству. А еще надо было думать раньше!
И тогда мама попыталась надавить: дескать, я с тобой мучилась, ночей не досыпала, а ты, неблагодарная, даже убежала из дома! А теперь пришло время собирать камни! То есть, начать помогать маме нянчиться с братиками.
И тут Танька коротко и ясно объяснила маме, почему тогда убежала из дома: девушка уже прекрасно научилась формулировать свои мысли и выражать претензии.
— А не надо было твоему к… меня тогда лапать! – произнесла дочка.
И мама, до этого пребывавшая в блаженном неведении, покраснела, а ее муж Димка с интересом взглянул на девушку: вот оно, что, оказывается!
А тут и баба Зина подоспела, коротко приказав:
— Отвяжись от девки. Родила – ро̀сти!
И они ушли. А вечером позвонила мама и опять начала… И тут тихая Танька жестко и твердо произнесла:
— Я не вернусь, мамочка — учись обходиться без меня! Ведь это – твоя любимая фраза. Я даже не смогу сосчитать, сколько раз я ее от тебя слышала. Так почему же сейчас она перестала работать? Последний раз повторяю: больше по этому поводу мне не звони! И отключилась. Как же часто Таня мечтала, чтобы мама попросила ее вернуться! И вот желание девушки исполнилось. Но, почему-то, она ничего не почувствовала: ни радости, ни удовлетворения — на душе была одна пустота.
В таких случаях говорят, что все выболело. А может быть, девочка стала взрослой, и эта небольшая месть показалось ей совершенно ненужной – Танька уже научилась прощать.
А еще она внезапно почувствовала, что зло на маму, которое она испытывала все эти годы, ушло: девушка его отпустила — вдруг кому-то оно нужнее? К тому же, зло всегда имеет привычку возвращаться к своему творцу. Правда, мамочка?
Автор: Ольга Ольгина