Это случилось в мои студенческие годы, когда я всерьёз решил, что хочу быть юристом. Возможно, не совсем по велению сердца — по расчету, потому что мама говорила, что юрист — это «серьёзная профессия», а бабушка уверяла, что «с корочкой тебя никто не обидит». Как выяснилось позже — обижают всех. Просто в твоем случае — немного культурнее.
На четвёртом курсе я попал к одному знакомому адвокату в помощники. Он был человек обстоятельный, сухой, с бородавкой на шее и длинным опытом. Платил мне… а вернее, не платили. Называл это «школой жизни». Я, разумеется, соглашался — было бы странно в двадцать лет спорить с человеком, который носит запонки.
Мы ходили по судам. Слушали про чужие жизни, как другие слушают театральные постановки. И однажды попали на дело, которое начиналось, как скучный водевиль, а закончилось чем-то средним между греческой трагедией и плохим анекдотом.
Развод. Супружеская пара. Муж — состоятельный, уверенный. Говорил негромко, но по делу. Был вежлив даже с теми, кто ему не нравился. По виду — человек, который знает, что правда в жизни мало кому нужна, и потому не настаивает. У него был бизнес, какой — не сказали, но, судя по всему, стабильный. Одет строго, без выпендрёжа. Часы — дорогие, но не вычурные. Жену назвал по имени-отчеству. Подал заявление о разводе, указал причину — измена. При этом подчеркнул, что ни один из детей ни в чем не виноват. Их было трое: двенадцать, семь и три года.
Судья — женщина лет шестидесяти с холодным лицом и тетрадкой в клеточку — спросила, есть ли шанс договориться. Муж ответил: «Я готов платить алименты на двоих старших. С младшим — всё ясно». Сказал это без эмоций. Словно не о детях речь, а о счётах. Потом добавил, что просит обойтись без скандала. Для детей, мол, так будет лучше.
И в этот момент, как по сигналу, началась вторая часть спектакля.
Жена — молодая, ухоженная, с ярко накрашенными губами и каким-то неприятным блеском в глазах — резко подалась вперёд и спросила:
— То есть ты ещё и сомневаешься?
Муж ничего не ответил. Только развёл руками.
— Отлично, — сказала она. — Будет тебе тест ДНК. Пусть потом тебе будет стыдно.
Она хлопнула бумажкой — ходатайство об экспертизе. И всё пошло по новому маршруту.
В перерывах между заседаниями я наблюдал за этой странной парой. Он приходил вовремя, с деловыми папками и усталым взглядом. Она — чуть позже, с телефоном, в котором вечно что-то печатала. Иногда её сопровождала подруга — яркая, шумная, с лицом, которое много что повидало.
Я тогда впервые увидел, как трагедия может выглядеть буднично. Как можно развалить целую семью с тремя детьми — и при этом пить латте по пути на слушание. Мир трещал у кого-то в груди, а кто-то загружал сторис с зала суда.
Когда пришли результаты ДНК, всё стало окончательно непоправимым.
Судья, просмотрев бумаги, стала необычно молчаливой. Щёлкала страницами, как будто надеялась, что где-то там написано другое. В зале повисла тишина. Муж просто сидел, как и раньше — молча, собранно. Только руки у него дрожали, и он их постоянно прятал под столом. Бедняга.
И тогда, с каким-то трагическим вызовом в голосе, жена произнесла фразу, которая войдёт в мои личные архивы:
— Ну я думала, что двое других — точно от него… Где ж мне теперь их отцов искать?
Это была не шутка. Это было, скорее, признание. Или отчёт. Или какая-то последняя попытка сохранить лицо, которое и так давно потеряно.
Судья ничего не сказала. Просто отложила бумагу. И даже я, сидевший в самом углу, почувствовал, как воздух в зале стал плотнее.
После заседания мы вышли на улицу. Было холодно. Март. Ветер дул как-то маланхолично и резко, в лицо.
Адвокат мой закурил и сказал:
— Вот ты учишься, читаешь Уголовный и Семейный кодекс. А вся правда — она вот. В этих тестах. В этой фразе. В этих чужих глазах. Там, где любовь закончилась, а совесть так и не началась.
И я подумал: вот ведь, есть люди, которым не изменяют. Есть — которым изменяют по глупости. А есть те, кому изменяют трижды. Минимум. И не потому, что они плохие. А потому, что живут с теми, кому всё равно.
И что с этим делать — ни один учебник не скажет.
Автор: Запах Книг